Киномания - Страница 93

Настало время для новой сигары. Орсон не торопясь отрезал конец и раскурил ее. Клер тем временем принесла кофе. Никто не осмелился произнести ни слова — это свело бы на нет эффект от рассказа.

— И тогда, — Орсон вновь заговорил после долгой паузы, — мы подошли к самому сердцу «Сердца тьмы» в том виде, как его понимал Макс. Видите ли, он меня убедил в том, что история достигает кульминации, когда в своем убежище по другую сторону забора обнаруживается мистер Куртц. В повести говорится о «полуночных танцах», о «непристойных обрядах». Для Макса в этом выражалась глубина падения Куртца. Он дал мне танцы, дал мне обряды. Не уверен, что они были невыразимыми, но не сомневаюсь — показу в кинотеатрах цивилизованного мира они не подлежали. Хотя именно об этом и говорилось в повести, разве нет? Насколько мы цивилизованны — любой из нас? И цивилизованность ли это или просто изощренность?

Танцы были дальше некуда. Я понятия не имею, как Макс уговорил этих воинственных индейцев танцевать такое. Но не было ни малейшего шанса, что студия это пропустит. Обнаженная натура? Да, обнаженная натура. Но это бы еще полбеды. В роли этой натуры по большей части выступала Ольга — эти-то кадры и дали толчок всяким слухам. Почему Ольга согласилась делать то, что нужно было Максу, — убей бог, не понимаю. Будем милосердны и предположим, что она делала это ради искусства. Но было ли это искусством? На «РКО» с этим никто бы не согласился.

Мы вышли с просмотра совершенно ошарашенные. Я, Боб Уайз, Марк Робсон, Джон Хаусмен. Вопрос напрашивался слишком уж очевидный. Но я его все же задал. «Макс, — сказал я, — как мы сможем вставить такой материал в картину?» Макс и глазом не моргнул. «Мы его спрячем», — вот что он сказал. «Спрячем?» Никто из нас понятия не имел, что он имеет в виду. «Есть способы, — сказал он. — Мы сделаем фильм в фильме». Больше он ничего не сказал. К этому моменту мои коллеги были убеждены, что мы имеем дело с психом. Но не я. Я слишком уважал Макса. А тут он меня вообще зацепил. Я был твердо настроен выяснить, что он имеет в виду.

Потому что, видите ли, я всегда был убежден, что у Касла камера оказывается быстрее глаза. Если вы знаете, что я люблю фокусы, всякую ловкость рук, то понимаете, почему это меня так задело. Фильмы Макса как раз и были такими. Ловкость видения, если вы понимаете. Как же он это делал?

Мне так и не удалось выяснить. Макс постоянно обещал открыть мне свои секреты. Это у него была такая наживка — чтобы держать меня на крючке. Я чувствовал себя как ученик алхимика, который ждет, когда учитель откроет тайну философского камня. Так я ждал, ждал — до тех пор, пока «Сердце тьмы» не провалилось. Я знал, что это случится. Но остается фактом: когда пришло распоряжение приостановить съемки, я испытал облегчение. Не было ни малейшего шанса, что мы совместно с Максом доведем этот фильм до конца. Два режиссера для одной картины — многовато. А кроме того, мои интересы в тот момент сместились в сторону другого проекта. Нечто более американское, более современное и, как считали все, более коммерческое. Вот мы и решили снимать «Гражданина Кейна». Который имел некоторый успех.

Долгая пауза. И снова никто не произнес ни слова. У Орсона был сверхъестественный дар — даже молча владеть вниманием. Его речь заканчивалась лишь после того, как он давал об этом знать.

— Я, конечно же, держал Макса при себе, когда мы снимали «Кейна». Он был настоящим кладезем идей. Освещение, ракурс съемки, всякие эффекты. Я за долгие годы оказался первым человеком, который дал ему возможность реализовать все это в первоклассной картине. Я бесстыдно воровал у него. Он не возражал. Я даже думаю, что он был мне благодарен. Маленький хрустальный шарик в начале фильма — это идея Макса. Он хотел использовать его еще больше — со светом, снегом. Я помню его слова: «Мы все кино можем втиснуть в этот маленький шарик». Он мог бы целый месяц нас морочить с этим кусочком стекла. По-моему, этот шарик — самый запоминающийся образ фильма. — Он выдавил из себя раздраженный смешок, — Пока хватит и этого — пусть мир узнает, что даже Розанчик мне не принадлежит. А то, что мне не пригодилось для «Кейна», я припас на потом. Сцена в комнате смеха в «Леди из Шанхая», расколотые зеркала, искаженные образы — все это Макс. Он хотел, чтобы что-то в таком роде попало и в «Кейна», но там не было для этого места. Ну я и приберег на будущее. Зеркала, окна, туман, дымка, свет на воде… это все кино по Максу.

Но больше всего мне хотелось узнать, как можно «прятать» — как делать картину в картине. Макс морочил мне голову, водил меня за нос, а толком ничего не говорил. Это было выдающееся магическое действо — сплошные обманы и уловки. Как же он это называл? Этакое десятитонное гегельянское определение. Der или das… Unenthüllte. Именно. Бог ты мой — я еще помню.

Я бросил быстрый взгляд на Клер, мимо которой это слово тоже не прошло незамеченным.

— Ундерхольд, — вырвалось у меня. Потом я объяснил Орсону: — Так это запомнил Зип Липски. Ундерхольд.

— И это означает?.. — спросила Клер.

— Нераскрытое, спрятанное… — ответил Орсон. — Что-то в этом роде. Что-то потустороннее, да? А может, это новый кинематографический мир, который ждет своего открытия по ту сторону видения. Так вот, Макс все обещал и обещал, но дальше обещаний не пошло. Может, собирался сделать это потом. Но вот выяснилось, что никакого потом нет… В последний раз я видел его на премьере «Гражданина Кейна» в Голливуде. Это было в мае сорок первого. Я знаю, картина ему понравилась, хотя я и вырезал из нее две-три его задумки. В тот вечер он был здорово не в себе. Выглядел настоящей развалиной. Больной, нервный, постаревший до времени. Он много пил и гашишем баловался. Я знаю, что они с Джоном Хьюстоном в то время вместе работали над «Мальтийским соколом». Пьяное зачатие, так сказать. Вы можете об этих последних днях поговорить с Джоном. Меня всегда интересовало, какую роль в его фильме сыграл Макс… А потом я узнал, что корабль, на котором он плыл, был торпедирован в Средиземном море. Куда он там плыл — понятия не имею. Очень жаль. Так вот он и погиб.