Киномания - Страница 189

К оглавлению

189

— Это плохая привычка, Саймон.

— Может, сделать так: зубы у героя решают восстать… и съесть его голову.

Он отложил эту мысль на потом.

О его планах

Казалось, планы съемок у Саймона составлены на годы вперед. Я попросил его рассказать об этом. Это был единственный вопрос, на который он мог отвечать бесконечно, хотя настолько возбуждался, что его заикание усиливалось. Мне приходилось просить его, чтобы он так не частил, иначе разобрать, что он говорит, было невозможно.

Следующий его фильм должен был называться «Нерожденцы». Это…

— …будет вроде как фантастика о ядах и обо всем, что вокруг, и как из-за этого все дети становятся нерожденцами.

— Нерожденцами?

— Да. Потому что они не хотят рождаться. Поэтому они пытаются прятаться.

— Прятаться? Где?

— В своих матерях.

— Не понимаю.

— Понимаете, их ищут и заставляют рождаться. Но все равно когда матери видят своих новорожденных, они их хотят поубивать, потому что те так выглядят.

— Дети прячутся в матерях? Так не бывает!

— Если не такие, как все, то бывает. А их такими сделали яды.

— Какими?

— Они похожи на червей. Или на грязь.

И снова я обнаружил влияние катарской доктрины — аллегоризированное неприятие деторождения, деградация секса и тела. Но Саймон, почувствовав, что мне эта идея кажется отвратительной, поспешил меня успокоить.

— Это будет смешно. Например, нежелание рождаться будет объявлено преступлением, и их всех арестуют, а огромный плохой судья приговорит их к смерти, — Это вызвало у него хрипловатый смех, который я с ним не разделил, — Но сначала полиции придется погоняться за ними там, внутри, и матери от этого корчатся и дергаются…

Я решил, что мне больше не хочется об этом слушать, и он перешел к рассказу о фильме, который должен будет называться «Американский рот». Это будет фильм о хождении по магазинам.

— О хождении по магазинам?

— Когда мне впервые рассказали о торговых рядах в Санта-Монике, мне послышалось не «ряд», а «рот». Потом мне приснился об этом сон. Там, куда вы приходите за покупками, — огромный рот. И он начинает вас пережевывать. Мы хотим снимать в этих торговых рядах. Уже договорились об аренде. Понимаете, этот ряд — он и в самом деле рот ада. Вот такой.

Саймон показал мне на стену, заклеенную иллюстрациями. Там было несколько репродукций из Босха: людей пожирает огромная дьявольская пасть. Остальные были в большинстве средневековыми набросками первобытной адской пасти, у которой стояли черти с вилами, подталкивая проклятых к их судьбе.

— Большая часть фильма, — продолжал Саймон, — просто о людях, которые покупают, покупают и покупают. Небывалая алчность. Мы ускоряем кадры, чтобы было как в «Кистонских копах». А потом вся внутренность рта оживает и открывается, и всех пожирают, а они не могут бежать, потому что нагружены своими покупками, всякой этой ерундой.

— И это тоже будет смешно?

— О да.

Более отдаленные проекты носили рабочие названия: «Они родились на токсичной свалке», «Каннибальский салат», «Интервью с убийцами». На третий или четвертый год у него был запланирован особенно жуткий фильм под названием «Другая голова президента». Это была такая до омерзения тошнотворная материя, что я выдержал лишь две-три минуты объяснений, а потом оборвал его.

— Саймон, — взмолился я, — прекратите вы бога ради.

Не надо было так говорить — я ранил его чувства.

После нескольких минут уязвленного молчания он повернулся ко мне — в его глазах горел злой огонек. Такого Саймона я еще не видел — маленький злобный чертенок, чей голос внезапно обрел силу и твердость.

— Вам кажется, что это дурно? — спросил он. — Может быть, хотите увидеть кое-что?

— Что?

— Кое-что. Завтра. Я вам покажу. — Это обещание прозвучало чуть ли не зловеще.

Так я узнал о «Грустных детях канализации».

Глава 26
«Грустные дети канализации»

Даже в темноте я знал, что она едва сдерживает слезы; в ее голосе слышался плач: на поверхности злость, а под ней — обида.

— Когда ты рядом, а не где-то там, то еще хуже.

— Но ты все время говоришь, что я слишком часто оставляю тебя одну, — возразил я, зная: что бы я ни сказал, ее не успокоить.

— Да. Ты здесь, но все равно не со мной. Тебя здесь как бы нет. Ты не хочешь быть со мной, по-настоящему. Скажи, что я не права!

Жанет, если нужно, успешно вела наступательные операции: надувала губки, как маленькая девочка, и становилась неуступчивой, как полицейский. Безотказное средство.

— Да нет же, — возразил я; мы лежали в постели, я обнял Жанет и притянул ее поближе к себе. Но даже в этот миг я чувствовал, что каждая моя клетка протестует, возражает, отвергает запах и влагу ее тела. Она была права: я едва переносил прикосновение ее плоти к моей. Но я не хотел, отказывался это признавать.

— И знаешь, сколько это уже продолжается? — спросила она, освобождаясь из моих оскорбительно слабых объятий и отодвигаясь подальше, — С самого начала. С самой первой моей ночи здесь. Все время — ничего. Ты считаешь, это нормально?

— Не преувеличивай. Сколько раз мы занимались любовью, и как хорошо нам было! — Сердце у меня упало при этих словах. Если тебе приходится говорить такие вещи, твое дело проиграно.

— Вот, значит, какие у тебя воспоминания. — Она села, заняв позицию круговой обороны, — прислонилась к спинке кровати и подтянула колени к груди, — Ты ошибаешься. Знаешь, сколько раз мы занимались любовью за все то время, что я здесь? Два, может, три раза. И это все.

189