Киномания - Страница 88

Я сразу же понял, что мне представился великолепный шанс, а потому, забыв обо всем на свете, уселся за статью и вложил в нее все накопленное за годы исследований. Однако в фундамент работы была заложена мина, на которой я чуть не подорвался. Меня просили объяснить отдельным пунктом поразительную и все растущую популярность Касла у молодежи. В диссертации я ответил на этот вопрос, рассуждая о том, что искусство Касла — вне временных рамок. А вернее, так на этот вопрос ответила Клер, поскольку анализ в этой части принадлежал ей, не мне. Ее аргументация вращалась в основном вокруг героя и настроения, на родстве касловского мира с жанром «нуар». Когда диссертация была закончена, моя уверенность в правоте Клер поколебалась. Она убедила меня — и, видимо, поступила вполне благоразумно — ничего не писать о саллиранде Зипа Липски. Она утверждала, что такая специальная вещь, даже если бы я и мог точно ее описать (а сделать это я никак не мог), — всего лишь редкая диковинка, и места в серьезной работе для нее нет. И тем не менее даже та малость, что я узнал о фильмах Касла с помощью этого странного приспособления, убедила меня: его власть над людьми крылась в каком-то глубинном измерении разума, которое еще ждало открытия. Хватило ли бы мне смелости обнародовать теперь это убеждение?

Я решил не делать этого. Вместо этого я воспользовался удобной лазейкой и просто возвратился к интерпретации Клер. Что находят зрители в фильмах Касла? Я писал, что перед нами типичный главный герой, появляющийся почти во всех его фильмах, «аутсайдер», как я его называл, используя модное в то время словечко. Человек для нашего времени: одиночка, окруженный невидимым злом, сам пораженный этим злом и безуспешно сражающийся с ним во имя неизвестно чего. Такую мысль мои читатели должны были понять. Мысль, доступная для моих читателей. Я высказывал (вслед за Клер) идею, что Касл изобрел ранний вариант экзистенциалистского героя, прославленного затем благодаря Бергману, Годару и Антониони. Главный персонаж Касла — пария, живущий в ссылке или опале. В ранних немых фильмах он мог появиться в обличии Иуды или преследуемого еретика. Впоследствии в фильмах категории «В» он мог стать арестованным преступником, преследуемым шпионом, или Джеком Потрошителем, которого гонит по улицам и клоакам города не только страх наказания, но и ненависть к самому себе. В своей окончательной форме он становится самым характерным героем Касла — графом Лазарем, вампиром. Жажда крови, живущая в графе, непременно осложненная извращенной сексуальностью, не столько пугает, сколько выглядит жалкой — человек, одержимый страстным желанием выжить, даже если цена выживания оборачивается бесконечным ужасом. Касл неизбежно пробуждает наше сочувствие к этим монстрам-изгоям, хотя их преступления и вызывают у нас отвращение. Мы считаем их жертвами жестокой судьбы, уничтожившей в них все хорошее. Мы сопричастны их борьбе, зная, что она бесполезна, зная, что несправедливость, которой они противостоят, слишком сильна, что зло слишком страшно.

Мой редактор в «Таймс» одобрил главную мысль статьи, хотя и потребовал убрать всякие научные изыски. Еще он настаивал на заключительном выводе, но я воспротивился и в конечном счете отказался. «Вызывающий сочувствие вампир… Потрошитель, покоряющий наши сердца. Конечно, чтобы добиться такого эффекта, требуется определенный уровень мастерства, но нет ли в этом чего-то болезненного? И опасного? Каких же „героев“ выбирает себе молодежная аудитория? Вурдалаков и серийных убийц! Ваши комментарии?»

Какой комментарий мог предложить я, кроме окрашенного беспокойством согласия? Я с тех самых пор, когда впервые увидел «Иуду», знал, что фильмы Касла поражены какой-то болезнью. Но к моей одержимости этой работой все больше и больше примешивалось восхищение. Не мог я заставить себя выступить с изобличениями.

Моя статья месяцев шесть томилась на редакционной кухне «Таймс», с каждой новой ревизией неуклонно теряя свой научный тон. Я не особо возражал против большинства изменений в первую очередь потому, что вскоре понял: чем меньше я буду рядиться в научные одежды, тем ближе моя писанина будет к откровенному и язвительному стилю Клер, который все еще пронизывал все мои суждения о Касле. С изрядной долей смущения я был вынужден признать, что на самом деле мне, кроме примечаний и библиографии, особо нечего добавить к критическим воззрениям моего учителя. В какой-то момент я даже предложил «Таймс» перепоручить эту статью Клер. Но мне сказали, что к ней уже обращались с этой просьбой. Именно на Клер сперва и остановили выбор. Но она порекомендовала обратиться ко мне. И тогда я понял: для Клер я все еще был средством держаться подальше от Касла.

Наконец статья вышла в свет под названием (на мой вкус слишком крикливым) «Макс Касл, творец симпатичных монстров: заново открывая забытого мастера дешевых киноподелок».

Мой опус вызвал ручеек заинтересованной почты — бесспорное свидетельство того, что у Касла появились новые поклонники. Содержание писем меня отнюдь не воодушевило. Многие были написаны студентами, а некоторые — так косноязычно, что у меня возникли сомнения: в состоянии ли их авторы понять мою писанину. Вполне вероятно, что они ничего не поняли — просто были почитателями Касла, чье бездумное поклонение идолу вылилось на бумагу. Мне снова и снова сообщали, что его фильмы — это «чудо» и «фантастика». Один первокурсник из Колумбийского университета писал, что он теперь регулярно по субботам «ловит кайф» на «Графе Лазаре» в «Чарльзе» — заштатном кинотеатрике на авеню Би, специализирующемся на ночных кинофильмах. А еще он взахлеб рассказывал мне о безусловно лучшем фильме всех времен и народов — «Венецианском пурпуре»! Видел ли я его? Если нет, то должен непременно, непременно посмотреть! Обалдеть какой фильм!