Киномания - Страница 77

В университете, по крайней мере в более академических его кругах, где я усердно вырубал себе уютную нишу, все обстояло так, как и должно было обстоять. С точки зрения моих научных руководителей, между вульгарными и изящными искусствами существовала огромная неустранимая пропасть. Эта пропасть определяла роль, которую они и призваны были играть в жизни, — углублять сей раздел в целях лучшей защиты высоких стандартов и хорошего вкуса. Если воспользоваться образом, который вызвал бы у них сожаление, то Искусством с большой буквы «И» была Фей Рей — непорочная дева, которой угрожали коммерческий Кинг-Конг и масс-медиа. В своем привычном желании ублажать и преуспевать я соглашался с этим назначением — дело казалось весьма благородным. Я и не предполагал, что в один прекрасный день окажусь среди тех, кто поменяет деву на обезьяну. Но именно это и случилось со мной. Моя любовь к кино (а конкретнее моя очарованность Максом Каслом) вскоре сделала меня предателем в цитадели интеллекта.

Я все еще помню тот день, когда Клер начала вербовать меня для этой работы. Она словно невзначай ошеломила меня новостью: Кинг-Конг перепрыгнул через пропасть и своими волосатыми лапами скоро схватит хрупкую и нежную красавицу. Я не знал? Мне это было все равно? Что мы должны — рыдать или радоваться? Клер не давала даже намека на правильный ответ, а, напротив, намеренно говорила двусмысленностями.

Такая знакомая сцена. Мы с Клер завтракаем. Перед нами обычная скромная еда. Безжалостно крепкий французский кофе и поджаренные пончики. Мы погружены в воскресный выпуск «Нью-Йорк таймс». Покончив с разделом «искусство и досуг» (за ней право читать его первой), Клер передает мне газету через стол — на лице удовлетворенная улыбка.

— Ну, вот и приехали, — провозгласила она, предоставив мне самому докапываться до смысла этих слов.

Я взял у нее газету и стал просматривать. Конечно же, это был номер «Таймс» за прошлое воскресенье. В те дни — в начале шестидесятых — воскресное издание добиралось до провинции за четыре дня. Клер покупала газету в киоске у рынка каждый четверг, но, пробежав одни заголовки, оставляла ее до воскресного утра, когда начинался этот ритуал — огромная, толстенная, многостраничная газета водружалась на стол и разымалась на отдельные листы, а завтрак тем временем переходил в некое подобие бранча. Для Клер не имело значения, что газета недельной давности; в области кино (о чем она и читала в первую очередь) она исходила из допущения, что нация по большому счету отстает от ее — Клер — вкусов лет на пять, не меньше.

Я успел пробежать несколько страниц, пытаясь догадаться, какие кинорецензии она могла иметь в виду, когда Клер протянула руку и остановила меня.

— Я говорю вот об этом, — сказала она снисходительно, ткнув пальцем в передовицу раздела.

Я покорно прочел статью. Неудивительно, что я ее пропустил. Там не было ни слова о кино. Статья была посвящена живописи — молодому художнику, недавнему открытию. Изможденный, с пустым взглядом, он вовсе не выглядел как художник и (судя по отрывкам из интервью) не говорил как художник. И картина, которую он написал, ничуть не была похожа на картины, какие пишут художники. На ней была изображена консервная банка — обычная консервная банка супа «Кэмпбелл», но выписанная с такими любовью и тщанием, что позавидовал бы и сам Вермеер.

Закончив чтение, я посмотрел на Клер, напуская на себя вид поумнее — из тех, что был у меня наиболее отработан, — и многозначительно кивая. Но Клер меня раскусила.

— Ты подумай хорошенько, Джонни, — сказала она. — Это могло бы решить одну важную для тебя проблему.

Она издевательски больше ничего не добавила к сказанному. Лишь спустя несколько дней, ночью, в перерыве между нашими любовными упражнениями, Клер извлекла из-под кровати журнал и резко бросила его на мои обнаженные чресла. Это было толстое глянцевое издание под названием «Арт-форум», открытое на тех страницах, с которыми она предлагала мне познакомиться. Я принялся читать, а Клер пробормотала:

— Бог ты мой, неужели мы будем сидеть сложа руки и ждать, а какой-нибудь шут гороховый с загребущими руками — вроде этого — станет учить нас азам культуры?

Шутом гороховым был все тот же молодой человек с пустыми глазами, о котором я читал неделю назад в «Таймс». Он стал в журнале героем месяца. Передо мной была еще одна из его работ. Блеклый, в грязноватых цветах портрет Мерилин Монро, выполненный с такой точностью, что вполне мог бы сойти за фотографию, хотя и не был ею. Это была шелкография: портрет, повторенный не два и не три, а бессчетное число раз, как лицо на кадрах кинопленки.

— Ну что, любовничек, понял? — спросила она, когда я кончил чтение.

Клер говорила намеками — я вовсю работал головой.

— Ты хочешь сказать… почему бы не заняться исследованием Касла? — спросил я.

— Умник. Если поп-арт может быть искусством, то, уж конечно, он может быть и наукой.

Это и было той самой «важной проблемой», которую имела в виду Клер. Мою бакалаврскую диссертацию. Пришло время выбирать тему. Я уже месяцев шесть безрезультатно пытался найти что-нибудь в этом роде. Мои мысли шли по стандартным научным маршрутам — я искал что-либо киноведческое, респектабельное. Великие режиссеры, мастера экрана. А может быть, немного изысканного теоретизирования. Что-нибудь в духе всех киноведческих трудов того времени. Каждый раз, когда я говорил о чем-то таком Клер, чье мнение для меня значило гораздо больше любого профессорского, у нее на лице появлялась мучительная гримаса.