Киномания - Страница 232

232

Когда он подключил слуховой прибор, я спросил:

— Что за чертовщина тут у вас происходит?

— Надеюсь, батарейки еще не сели, — ответил он, продолжая возиться с прибором.

Я спросил еще раз:

— Что это вы делаете? Откуда вся эта пленка?

На сей раз сомнений не было — он меня услышал, но, не прекращая прилаживать приборчик к уху, сделал вид, что ничего не понял. Вместо этого он посмотрел на меня со своей щербатой полуулыбкой и спросил, где я пропадал так долго.

— В Нью-Йорке, Париже, Риме, на Ривьере, — ответил я, — Я вернулся, почувствовав ностальгию. Что вы здесь делаете?

Он заметил машинописные листочки у меня в кармане.

— Вы в прошлый раз забрали книгу.

— Она моя.

— Да конечно.

— Нескольких страниц все еще не хватает, — сказал я ему так, будто это имело какое-то значение.

Он кивнул — извиняющееся движение головы.

— Извините. Как вам мои комментарии — помогли?

Я сказал, что помогли.

— Я непременно включу их в свою книгу.

Он не мог не услышать горечь в моем голосе. Он дружески похлопал меня по руке.

— Когда-нибудь вы отсюда выберетесь.

Он хотел утешить меня, но его слова, произнесенные отеческим тоном, прозвучали снисходительно. Я отрицательно покачал головой — жест отчаяния.

— Нет, не выберусь. Последняя надежда умерла. — И тогда я рассказал ему про Клер, хотя перед этим решил молчать. Слова лились гневным потоком.

Он внимательно выслушал до самого конца.

— Кларисса Свон. Мне знакомо это имя. Я читал ее рецензии в американских журналах, которые мне иногда присылают.

— Я уверен — ее похитили.

Он мрачно кивнул.

— Вполне вероятно. Другие, что были здесь, знали гораздо меньше ее. Но и этого было более чем достаточно. Та француженка всего лишь раз взяла у меня интервью. Перед войной. Может быть, говоря с ней, я был слишком неосторожен. В то время я был очень зол. Но похищать ее и прятать здесь не было никакой необходимости.

Его слова напомнили мне кое-что.

— Как ее звали, эту француженку?

Он покачал головой не в силах вспомнить.

— Женевьева?..

— Женевьева Жубер?

— Да-да.

— Я пытался найти ее в Париже несколько лет назад. Мне сказали, что она умерла. Неужели ее похитили из-за интервью?

— Потом уже, после войны, она стала копать поглубже. Познакомилась с этим сумасшедшим иезуитом. Вы знаете про Oculus Dei?

— С Розенцвейгом?

— Да. Он писал мне письма, угрожая убить. Представьте себе — ее заинтересовало сказанное им. Но какой от нее мог быть вред? Привозить ее сюда было жестоко. Жестоко, — Он наверняка чувствовал: я горю желанием узнать — что это за пленки он сжигает, но когда я снова задал этот вопрос, он опять сделал вид, что не услышал его, — Мне очень жаль вашу подружку Клер, — Это замечание было трогательным и искренним, — Она прекрасно писала. Даже слишком — для критика. Такой паразитический промысел. Кинокритики… кто их читает?

Меня это задело. Я не сдержался и сказал несколько слов в защиту Клер и ее «промысла».

— Она верила, что критика имеет высокую нравственную цель, — Он издал высокомерный смешок, который разозлил меня еще больше, — Она, например, считала, что в ваших фильмах есть что-то нездоровое.

Он поднял недоуменную бровь.

— Нездоровое?

— Точнее говоря, злое, — Так вот тебе! Один ноль в пользу Клер.

Он снисходительно усмехнулся.

— Совсем немногие понимают, что такое зло. А когда мы говорим то, что знаем, все возмущаются. Большинство предпочитает думать, что зло — маленькое пятнышко на поверхности. Что оно преходяще, что его может и не быть. Случайное облачко, затмившее солнце. Нет! Оно равно солнцу. Оно — настоящая черная ночь. Вы знаете выражение — «божественное вмешательство». Но какого бога — вот в чем вопрос. Это очень странно. Мои единоверцы полагали, что я недостаточно серьезно отношусь ко злу. Они утверждали, что я играю с ним для достижения эстетического эффекта. Но как еще можно показать его силу неверующим? — Несколько мгновений он обдумывал эту мысль, — Но возможно, миссис Свон была права. Я рассматривал зло очень узко, очень здравомысляще. Я никогда не видел его юмористической стороны, как Браунинг со своими уродами.

Юмор? В «Уродах» Тода Браунинга? Я видел этот фильм только один раз, да и то не до конца, потому что ушел, опасаясь, как бы меня не вырвало. Я не стал оспаривать его замечание, но сделал выразительную паузу. Он прекрасно знал, что у меня на уме другой вопрос. А именно — дымящаяся яма перед нашими ногами. Я сбросил в нее несколько камушков и настойчиво спросил:

— Так вы мне расскажете, что вы здесь делаете?

Он хитро улыбнулся.

— Развожу сигнальный костер. Я рассчитывал, что он привлечет вас — если вы все еще здесь и увидите его. Мне не хватало вашего общества. Я думал, может быть, вас увезли. Вот и решил сжечь кой-какие излишки.

— Вы что, не знаете, как опасно жечь пленку?

— Да, да, да. Но что такого важного может здесь сгореть? Даже если бы пламя объяло весь остров, я бы не очень возражал. Что до меня, то я больше боюсь вони. Я бывало ждал, когда появится корабль или самолет — надеялся дым привлечет их внимание. Этого ни разу не случилось.

— Но откуда у вас все это?

— От дружелюбных тюремщиков — от кого же еще. С каждым заходом мне привозят не меньше двух-трех фильмов. А однажды привезли сразу шестьдесят пять. Все — нацистская пропаганда. Столько сцен, в которых der Führer принимает цветы от детей. Что, по-вашему, он потом делал с этими цветами?

232