Киномания - Страница 157

157

— Это ведь тяжелый металл, верно? — сделал я еще одну слабую попытку, но сразу же понял, что только выдаю свое невежество.

Полуобнаженная девица под мышкой у Сифилиса сделала кислое лицо.

— Бобби уже давно вырос из этих обосранных пеленок.

Когда она открыла рот, я увидел, что ее передние зубки были заточены под острые клыки. Как и у Сифилиса, у нее на щеках были татуировки в виде шрамов. А из левой ноздри выползала татуировка в виде червя, направляющегося к ней в рот. На ее бритом бугристом черепе красовалась единственная прядь нитеобразных волос оранжевого цвета — она, без сомнения, была самым уродливым представителем рода человеческого, каких мне доводилось встречать.

Шарки расшифровал для меня ее комментарий.

— Такие веши быстро меняются. Да, тяжелый металл еще в моде, но Бобби уже ушел вперед. Теперь он работает в морбкультуре.

— Морб? Это пост-панк?

Наконец, дав нетерпеливый ответ, подал голос Сифилис:

— Это все говно, мы пост-апокалипсис.

Я недоуменно уставился на него.

— Но как это может быть?..

— Потому как мы смотрим назад на мир с другой его стороны. А именно это означает, что мы начинаем со всеобщего расового самоубийства.

Девица рядом с ним одобрительно хихикнула.

— Ну, поняли? Поняли? — сказала она, — Чисто смертельно. Просто обояшка. Расскажи ему о фене-цикле.

— Ну да, — продолжил Сифилис, — Это эволюционная психоритмика тотального космоса. Шестидесятые, семидесятые, ты устраиваешь скандал, раздаешь поджопники, засираешь мозги. Но на самом деле мы приближаемся к фене-циклу. А когда это обрушится на тебя, то будет полный абзац.

— Фене-цикл?.. — спросил я.

Тут вмешался Деккер, чтобы поправить фразу.

— Fin de siècle. Понимаете, панк, тяжелый металл… это все высокоэнергетические стили, свойственные середине века. Они, протестуя, отвергали прошлое и настоящее. Но морб отвергает и будущее.

— И тогда, кажется, у нас ничего не остается.

— Прямо в очко, — согласился Сифилис, высокомерно хмыкнув. Увидев, что проявляю должную почтительность, он немного расслабился и откинулся к спинке стула, пребывая при этом в готовности снова ринуться в бой — человек честолюбивой мечты. — Вот вы берете какую-нибудь группу, ну если конкретно, то «Распятнашки». Вы их знаете?

Я понятия о них не имел, но сказал, что знаю.

— Эти «Распятнашки» — сплошной раздолбанный сатанизм. Богохульство, ритуальное жертвоприношение, антихрист и все такое. Я не против. Такова сцена на этом вот отрезке времени. Но ведь они все еще борются. Потому как у них типа есть дело. У тебя есть дело — ты хочешь победить, ты хочешь выжить. А вот позиция морб именно другая. Зачем волноваться? Я хочу сказать, ты живешь, ты умираешь, ты ешь, тебя едят, какая к херам разница? Типа помиралова — что толку с ней бороться, comprendo?

— Просто оттягивайся на всю железку, — сказала девица у него под мышкой. Обаяшка, — Мы последнее поколение, — Она злобно хихикнула.

И что — я должен был согласиться с такой мрачной перспективой? Я кивнул, словно этот предмет поглотил мои мысли. И тут же понял, что и в самом деле поглощен. Ведь в конечном счете это была часть мира Саймона Данкла и каким-то образом (каким — я еще не понимал) и часть мира Макса Касла.

— А морб — это чья идея? — спросил я у Сифилиса, — Ваша или Саймона?

— Я бы сказал, совместная. Время созрело, и тут еще этот второй лимениум на издохе, все типа ipso facto.

Деккер поправил его:

— Второй миллениум. Двухтысячный год.

— Ну да. Типа того, — продолжал Сифилис. — Мы с Данком попали на одну волну синхронитарно. Данк на всю катушку исследовал сцену рока. А я в это время методологически был там, откуда не найти чистого морба, не сходив в кино. Вот тут-то мы и синергизировались — он и я.

— Объясните, — сказал я, — Что вам дает кино?

— Да все, — ответил Сифилис, словно это было очевидно, — мы уже засунули театралку в глубокую задницу. Что можно сделать на сцене, не разбив задницу или не попав в каталажку. Я хочу сказать, хер ты сделаешь на сцене кастрацию или поджог, ты ограничен. Люди видят, что ты им подсовываешь липу. А если не подсовываешь, то у тебя видок как у старого психа Игги Попа. Этот сукин сын довел идею самопожертвования до крайности. Знаете, что случилось с этим долбаным факером, когда он в последний раз прыгнул в публику? Кто-то попытался откусить ему дрючок.

Шарки, всегда готовый задать уместный вопрос, был тут как тут.

— И кто же это попытался? Мужик или тетка?

— Кто там их разберет — там ведь народ тот еще. Но положим, что кто-то все же оторвал ему болт. Сколько раз он сможет повторить этот трюк? А вот в кино сделал раз — и порядок. И теперь пусть весь мир смотрит крупным планом. Изнасилование, расчленение — что угодно. У вас фактор интимности, у вас фактор повтора, у вас фактор актуальности.

— Актуальности?

— Ну да. Это как реальности. В кино это можно сделать реально.

У меня в голове все смешалось.

— Но в фильме нет ничего «реального», — возразил я. — То есть оно «реально» как произведение искусства. Но оно… сочинено, сконструировано. Как и все искусство, — На меня со всех сторон уставились недоуменные взгляды. Бог ты мой, какие основы им нужно преподать? — Послушайте, фильм — это пленка. Целлулоид.

— Вообще-то это поливинил, — вставил Шарки.

— Хорошо, поливинил. Ты-то понимаешь, о чем я говорю? Это ведь не настоящая плоть, кровь…

— Нет, то, что в кино, — реально, — гнул свое Сифилис, словно он отстаивал самую очевидную вещь в мире. — Я хочу сказать, оно может быть реальным. А в этом именно самая красота. Потому что если ты умеешь, то полиция ни за что не сможет разобрать — по-настоящему это или херня. Откуда они узнают? Тут можно что угодно протащить.

157