Киномания - Страница 122

122

— Касл именно так и говорил — «нечистый»?

— Да. Нечистый. Но не из-за наслаждения, а из-за страданий, которые он несет.

Но я продолжал пребывать в недоумении.

— Но есть ведь и другие методы контрацепции. Их много. Таблетки, например.

Она нетерпеливо отмела мои слова.

— Ну да, есть. Но дети продолжают рождаться. Это не противозачаточные средства, это полумеры. Рано или поздно семя находит себе путь. Но если пользуешься бхога, то наслаждение больше, когда нет семени. Мы обыгрываем дьявола его же картами. Мы получать удовольствие, но не давать ему деток. — Она торжествующе хихикнула. — Настанет день, и может быть в аду не останется никого.

Все, что говорила Ольга, тревожно диссонировало с ее обликом. Скажем, произносила она зловещий приговор, видение будущего земли, почерпнутое ею, возможно, у лучших режиссеров нуара. И хотя, судя по всему, она верила во все сказанное, вид у нее был как нельзя более жизнерадостный; улыбка не сходила с губ. Это было все равно что слышать, как слова пророка Иеремии поются на мотив вальса.

— Никого? — переспросил я, — Не могу в это поверить. Вы хотите сказать, что размножение прекратится?

— А почему нет? Если все будут знать, что есть куда как более сильное наслаждение и как его получить… очень может быть.

— Это и говорил Макс?

— Да, насколько я помню. Многое уже забываться. Потому что поначалу я не понимать, насколько он серьезен. Я ведь тебе говорила — он был любитель пошутить. А потому я не всегда слушать его внимательно. Я научилась бхога, потому что мне это нравилось. Еще одна мудреная разновидность секса — в Голливуде это тогда было модно. Но другие вещи, он мне говорить, я забыла. Пока сюда не приехала. Пока война не началась. Тогда я понимать, что имел в виду Макс. Мир — это ад.

Что касается философского контекста, то мы с Ольгой не уходили дальше этих немногих темных и простых тем: зло в мире, радости бхоги. Что же касается физической стороны, то здесь мы с ней поразительно продвинулись за несколько следующих дней — я не планировал оставаться в Амстердаме так долго. Но я не жалуюсь. Я проходил у Ольги короткий курс по изучению секса, который был «не сексом». Она была одержима желанием учить, а мне, конечно же, всегда было легко плыть подхваченным чьим-нибудь сильным течением или плыть в кильватере чьего-нибудь мощного судна. Я оказался способным учеником, хотя даже не представлял себе, где смогу применить новообретенные навыки. Какие бы любовные связи ни возникли у меня в будущем, мне бы пришлось вдаваться в весьма пространные объяснения относительно бхоги. Да, я уеду из Амстердама, вооруженный знаниями о сексуальных позициях и методах, до которых сам бы в жизни не додумался. Но с каким бы энтузиазмом ни пыталась Ольга обратить меня в ее экзотические сексуальные верования, я не мог представить, кто еще увлекся бы той разновидностью соблазнения, которую изобрела она.

Например, во время одной из последних наших встреч мы сплелись в какой-то змеевидной форме соития, неторопливый ритм которого, как уверяла меня Ольга, можно затянуть на целый день, пока голод не вытеснит сексуальный аппетит и не пропадет желание. Для доказательства сего она выделила целых четыре часа и была рада узнать, что этого достаточно для удовлетворения моих далеко уже не насущных нужд.

— Знаете, Ольга, — сказал я ей потом во время неторопливой паузы, которая всегда следовала за этими упражнениями, — на половой акт в такой позиции нужно очень много времени. Он великолепен. Но вот только я не думаю, что многие располагают таким временем.

— Но почему? — гнула свое она. — Если это доставляет столько наслаждения.

— Я знаю, это звучит глупо, но, откровенно говоря, я не верю, что людей так уж волнует секс. Нет, он их волнует, но они вовсе не одержимы сексом. Они всегда думают об этом. Но на самом деле их вполне устраивает «Макдональдс», а не всякие там кулинарные изыски.

Впервые за все наше знакомство на лице Ольги появилась печальная тень. Она мрачно кивнула.

— Сунул, вынул и пошел. Ты об этом слышал? Макс мне рассказал. Вот отсюда-то и берутся потери. И детки тоже от этого. Раз-два и готово. Я знаю. Я сама была такой. Макс мне сказал, что я была как все — сунул-вынул. Но я научилась, ты видишь? Ты сам сказал: люди всегда об этом думают. Думают. Головой — а не тем, что между ног, — Она вытянула руку, чтобы преподать мне небольшой урок анатомии: сначала коснулась моего обмякшего пениса, потом яичек, — Понимаешь, вот это связано с этим. Вот отчего и крутится мир. Вот это бхога. — Она погладила пенис, — А вот это мир, — Она взвесила в ладони яички, — Войны, страдания, глупая нищета, которая никогда не кончаться, переходить от отца к сыну, тысячи лет. Это небеса, а это ад. Но они рядом. Какой грязный трюк.

— Чей грязный трюк?

— Дьявола, — сказала она это просто, как ребенок, — Так мне Макс сказал.

— И вы верите в это?

Она пожала плечами.

— Я не религиозна. Я никогда точно не понимала, что говорит Макс. Но он был прав — это я знаю.

Несмотря на весь ее шутливый задор, отныне я знал, что не стоит недооценивать серьезность Ольги, когда она говорит на эти темы. После одной из первых наших встреч она как бы невзначай рассказала мне кое-что из пережитого ею во время войны. Вскоре после захвата Нидерландов нацистами она уехала из Голливуда в Англию, желая быть поближе к семье. В Лондоне у нее установились связи с голландским Сопротивлением. Именно это и привело ее в Голландию, где ее жизнь подвергалась опасности. После года в подполье Ольгу арестовали, и большую часть оставшегося времени оккупации она провела за колючей проволокой. Ей пришлось немало вынести, и выжила она чисто случайно. Многим ее родственникам повезло куда как меньше — они погибли в лагерях. Когда она говорила об аде и дьяволе, то эти сведения были из первых рук.

122