Киномания - Страница 12

Время от времени Клер в поисках признания и восхищения, которых так жаждала ее недоласканная душа, заводила романы с молодыми людьми вроде меня. Как часто она получала желаемое, мне неведомо. Но от меня она получила то, что ей было нужно, в избытке. Будучи от природы учителем, она быстро разглядела во мне сообразительного, но несформировавшегося мальчишку, каким я и был, и вознамерилась сделать из меня любовника и ученика. В это время (мрачный период в ее жизни) ее щедрость, видимо, объяснялась смирением. Не видя перед собой будущего, она старательно принялась переписывать свои интеллектуальные богатства на чистую страницу моего разума. От меня требовались только послушание и готовность быть вылепленным ее руками — усвоить ее знания, ее ценности, но превыше всего ее пристрастия и антипатии. Я идеально годился для этого. Моей сильной стороной всегда были почтение и покорность. Признаюсь, что своим интеллектом я обязан способности внимательно слушать и талантливо подражать.

Но было во мне и кое-что еще, устраивавшее Клер. Не знаю, сильно ли ей везло с другими молодыми людьми, но ее методы обучения безупречно подходили для моего запоздалого сексуального развития. Как бы это лучше сказать? Ну, пожалуй, так: развращенность Клер не уступала ее гениальности. И эти свои качества она отнюдь не держала на разных полочках. Напротив, секс и интеллект сочетались в ней так, что постороннего это могло шокировать и привести в замешательство. Для меня же — признаюсь с краской на лице — это сочетание оказалось идеальным.

Большая часть того, чему научила меня Клер о кино, я узнал в постели, но вовсе не в расслабленном состоянии, не во время разговора после соития, а в активном процессе. Поначалу, еще не зная, что Клер предпочитает именно такой способ обучения, я был слегка сбит с толку. Когда в ходе любовного действа она начала нашептывать мне на ухо импровизацию о русском формализме, я решил, что мне следует почтительно остановиться и начать делать записи. Однако нет. Она, чуть ли не со злостью сделав рывок тазом и шлепнув меня по заду, потребовала продолжения. Что я и сделал. Я ускорил ритм, и ее слова потекли быстрее, голос зазвучал громче. Она с закрытыми глазами распростерлась подо мной во всей своей пышности — на верхней ее губе поблескивали капельки пота, но в самый сладострастный миг речь ее стала даже еще более внятной, хотя дыхание было учащенным и прерывистым. Так прошло первое занятие из горячечного курса умственно-сексуального развития. В последующие ночи она словно заготовленные лекции выдавала теории Арнхайма, Мюнстерберга, Митри. Но самое удивительное, что я все это наматывал на ус! Мысли, которыми она делилась со мной, находили во мне живой отклик. Дело обстояло так, словно мое тело, целиком и полностью поглощенное переливанием собственного либидо в Клер, преобразило мой мозг в tabula rasa, на которой отпечатывалось каждое сказанное слово.

В тот первый раз, закончив, мы долго лежали молча в полном изнеможении. Потом, потянувшись за неизбежной сигаретой — пачка лежала рядом с кроватью, — Клер повернулась ко мне с лукавым и дерзким видом:

— Конечно, нужно принимать в расчет и Балаша как явного выразителя формализма.

Это кто еще такой и когда мне о нем поведают? Я знал, что обзаведусь сим знанием в то время, которое Клер, согласуясь со своими причудливыми представлениями, сочтет наиболее подходящим.

Я был способным учеником и быстро приспособился к этой уникальной разновидности эротической педагогики. Может быть, мне — единственному из ее любовников — это и удалось. Как бы там ни было, но мой живой отклик на ее эксцентричные манеры сильно укреплял наши отношения. Я учился, принимая ее методы обучения. Я впитывал теорию Кракауэра, уткнувшись носом в грудь Клер, теребя губами ее дразнящий сосок; я осваивал базеновский миф о тотальном кинематографе, слушая ее игривую стриптиз-лекцию; я воспринимал авторитетный анализ различий между иконографической и акцентированной образностью, погрузившись в затяжной кунилингус, — обильный поток мысли моей наставницы набирал силу или мельчал в зависимости от степени ее возбуждения. Далеко не сразу я понял, что методика обучения Клер имела целью не только мое благо. Будучи женщиной импульсивно-интеллектуальной, она использовала эти умственные упражнения для придания своему оргазму максимальной интенсивности.

Что касается меня, то этот необычный метод определенно поднял мои знания на потрясающую высоту. Какой бы темной ни казалась та или иная концепция, но если я узнавал ее от Клер, сексуальная горячка навсегда запечатлевала ее в памяти. Предположим, я читаю лекцию по теории «камеры-стило» Астрюка; для моих студентов все это лишь сухие академические рассуждения, но когда я вспоминаю о сладострастных стимулах, рожденных изобретательностью Клер, мой орган начинает слегка шевелиться. Никто не может понять этого ощущения. Несомненно, тут действует какой-то из павловских принципов.

Не ускользнула от моего внимания и комическая сторона — она составляла часть наслаждения. Как-то ночью, после особенно энергичных любовных упражнений, я лежал на Клер, а мой обмякший член все еще оставался в гнездышке. Укусив меня за ухо, она заявила: «Ну, а теперь, думаю, ты созрел для того, чтобы узнать о возможностях глубинной мизансцены». С тех пор если я вижу кинофильм с хорошей глубинной проработкой мизансцены, я непременно вспоминаю ту ночь, тот миг и трепещу от тайного наслаждения.

Те первые годы с Клер я вспоминаю как рай земной, куда я попал в юности. Наши дни перетекали в ночи, умственные изыски перемешивались с плотскими удовольствиями. Она поставила мой мир вверх тормашками и вывернула его наизнанку, начиная с идеала женской красоты. До того как Клер взяла меня к себе в постель, я и представить себе не мог, что можно возбуждаться, глядя на небритую женскую ногу или подмышку. В ту эпоху стерилизованной полистирольной женственности от Клер исходили естественные запахи, а носила она хлопчатобумажную одежду — настоящая героиня неореалистического фильма, сошедшая с экрана. Под ее влиянием круто изменились и мои манеры, мои представления о нравственности, искусстве, политике, даже о кухне. Во всем этом за идеал я брал Клер. Больше всего я старался подражать ее элитарному мышлению, но получалось у меня это слишком высокопарно, а потому Клер иногда приходилось меня осаживать. Так ночью я спросил у нее, знает ли она, что по Сартру хождение в кино — это своего рода «насилие зрением»; больше о Сартре я почти ничего не знал, да и эту малость получил из вторых рук.